Последний ночной поезд выскользнул из коридора. Платформа была пуста, за исключением одного человека. Он зажег себе сигарету и уставился в поезд, красные задние фонари которого уменьшились. "Только не снова, Торбен пробормотал. Жгучая тоска привела его к последнему поезду. Он надеялся на чудо, что образы прошлого снова станут реальностью.

Это были фотографии, на которых Тина машет рукой, когда она ехала к месту учебы. Она всегда была первой, кто вылезал из последней двери машины, когда она приехала. Тина с синим рюкзаком на спине, в котором она могла так много спрятаться. Она упала ему на шею и вспыхнула со своим последним опытом. "Представляешь себе", это всегда начиналось.

Торбен снова потянул сигарету, а затем бросил пень на рельсы. Он светился несколько секунд и исчез. На часах станции было от пяти до двенадцати. Ледяной холодный ветер обрушился на пустынную платформу. Запах снега был в воздухе. Первые хлопья завихрились призраком в неоновом свете фонарей. Торбен замерз. Холод подкрался к нему в штаны и рукава пиджака и принес с собой картинки ужасов.

Это были фотографии той ночи почти год назад. Здесь он также стоял у перрона и ждал последнего поезда. Он приехал вовремя, остановился и не выпустил пассажиров. В связи с техническим сбоем двери оставались запертыми. За поездом появились огни грузового поезда. Он въехал в последнюю машину без тормозов. Торбен стонал. Он опустил голову, погладив правой рукой по глазам. Сила этих жестоких образов побеждала его снова и снова, здесь, на месте событий, но и в бессонные ночи и в безмолвные дни. Не с кем поговорить.

"Нет, нет, нет, нет, нет, нет." бить его виски каждым пульсом. Он спустился по лестнице и пересек освещенный зал вокзала. Несколько панков защищались от холода. Пустые бутылки пива и шнапса свидетельствовали о взломе.

"Попробуй евро", обманул одного из молодых людей, одетых в черное.

Он проигнорировал его и вышел из здания.

Ветер ослаб. Снег стекал толстыми хлопьями по домам, улицам, транспортным средствам и тем немногим, кто был на дороге.

Торбен пожал плечами, когда почувствовал прикосновение к локтю. Ребенок пришел за ним?

"Тихо, ты не получишь ни цента от меня!"

"Мне не нужен евро", сказала женщина сзади.

"Инга!" Торбен повернулся. "Ты? Как ты сюда попал?"

Неожиданное присутствие жены разозлило его. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Из всех.

"Я искал тебя."

"Ты? Чего ты от меня хочешь?"

"Я хочу, чтобы мы поговорили снова."

"Отпустите меня. Я не хочу ни с кем разговаривать. Вовсе нет."

"Почему нет?"

"Почему нет?" Он закричал. "Это то, о чем ты спрашиваешь? Потому что ты делаешь это так просто для себя."

Инга вздрогнула, выпрямилась, хотела ответить, не нашла слов. Торбен посмотрел на них, отвернулся и ушел. Он не мог смириться с тем, что его жена отложила потерю дочери гораздо больше и что ее жизнь просуществовала долгое время, как будто ничего не случилось. Для него это было немыслимо - навсегда. Он ускорил свои шаги. Инга пошла за ним.

"Торбен!" Она закричала его имя, снова схватила его за рукав, удерживала его, тянула назад, чтобы он споткнулся, повернулся на несколько шагов и остановился прямо перед ней. Их глаза встретились. Его горе, гнев и боль смотрели в зеркало, полное слез.

Это была Инга? Женщина, которая в течение последних нескольких месяцев проявляла силу в любой ситуации и никогда не проявляла слабости? Его железная скорлупа от горя и боли была разорвана.

"Инга, - заикался он, - ты плачешь?"

Он привлек ее. У обоих были сильные слезы на щеках. Ее потрясло плачущее припадок. Когда Торбен одел толстый пуховик, Торбен почувствовал, какой тонкой и костлявой стала Инга, как она дрожала, как она прижималась к нему, и как он жаждал ее близости, от которой так долго отбивался. Он поцеловал ее, попробовав соль слез и снежинки на лице.

"Пойдем домой", - сказал он. На темной дорожке лежало нетронутое, яркое снежное одеяло. Вместе они сделали первый след и пошли рука об руку к новому дню.